Особняк Зинаиды Морозовой. Часть II

Продолжение. ЧАСТЬ I здесь

В итоге новым владельцем дома стал Михаил Рябушинский. В отличие от Степана, которого из предметов искусства интересовали в основном иконы, Михаил горячо увлекался искусством современным, и не только живописью. Будучи страстным балетоманом, однажды он влюбился в танцовщицу из кордебалета. Впрочем, не совсем так: очаровательная и остроумная Татьяна Фоминична Примакова, дочь капельдинера Большого театра, к тому времени была уже супругой полковника и светской дамой. Однако это не помешало влюбленным нарушить все приличия и зажить счастливо в этом доме, купленном Михаилом Павловичем у Зинаиды Григорьевны вместе со всей обстановкой.

Залы особняка украсились шедеврами импрессионистов, китайскими и японскими акварелями, а также картинами Васнецова, Серова, Репина, Врубеля, Малявина, Богаевского. По заказу нового хозяина дома в 1912 году Константин Богаевский для Большой гостиной создал три панно. Они назывались «Даль», «Солнце» и «Скала» и в каком-то смысле являлись продолжением цикла, выполненного Врубелем для Малой гостиной – «Утро», «Полдень» и «Вечер». А хозяйка дома в 1916 году родила дочь. В честь матери девочку назвали Татьяной, и ей тоже предстояло стать балериной – но это случилось уже в Париже, куда Рябушинские были вынуждены уехать летом 1918 года.

Особняк на Спиридоновке опустел, но ненадолго. Советская власть открыла здесь детский дом для сирот Бухарской республики. Как ни странно, бывшие беспризорники не разнесли дом по кирпичику, – напротив, они к своему жилищу отнеслись настолько внимательно, что даже обнаружили комнатку, о существовании которой знали разве что в далеком Париже. Будучи весьма умным человеком, Михаил Павлович вывезти свою огромную коллекцию из страны победившего пролетариата даже не надеялся – тут хоть бы самим успеть уехать по добру, по здорову – поэтому основную часть собрания передал на хранение Третьяковской галерее.

Однако часть коллекции и некоторые фамильные ценности Рябушинский спрятал в винном погребе, а на крышку люка приказал поставить дубовый шкаф – очевидно, в надежде на скорое возвращение домой. Новые обитатели особняка быстро в нем обжились и даже затеяли перестановку, и 26 мая 1924 года произошло неизбежное: передвинули шкаф, обнаружился люк… Прибывшие сотрудники ГПУ извлекли из тайника несколько старинных манускриптов, мраморный бюст Виктора Гюго работы Огюста Родена, более 40 живописных работ Брюллова, Тропинина, Репина, Бакста, Врубеля, Серова, Кустодиева и 80 акварелей русских и европейских мастеров ХIХ – начала ХХ века…

Наркомату по иностранным делам здание было передано в 1929 году, и к тому времени в особняке от дореволюционной обстановки почти ничего не осталось. Но бывший детский дом превратить в дом приемов оказалось не так уж трудно: из музейных запасников выписали мебель, стены покрасили, а потолки – если где-то осыпалась позолота – просто побелили. Да и странно было бы в период индустриализации и коллективизации затевать научную реставрацию в национализированном особняке, олицетворении «пошлой буржуазной роскоши», тем более что гораздо более важные задачи приходилось решать советским дипломатам и в предвоенные годы, и во время второй мировой, и в период «холодной» войны…

Но справедливое время неизменно расставляет все по своим местам, и шехтелевский шедевр на Спиридоновке все же дождался своего часа, когда министр иностранных дел Советского Союза Андрей Андреевич Громыко распорядился привести Дом приемов МИД в такое состояние, чтобы он ни в чем не уступал ни одному из европейских дворцов, используемых западными странами для встреч на самом высоком уровне. По проекту, разработанному лучшими специалистами страны на основании собственноручных чертежей и эскизов архитектора Шехтеля и множества других документов, реставраторы вернули особняку первозданную красоту.

Более десяти лет потребовалось на выполнение этой кропотливой работы – и пока она шла, назначенный директором Дома приемов Евгений Константинович Байков регулярно обходил комиссионные магазины в поисках антикварной мебели и произведений живописи, достойных украсить собой этот чудесный дом. В 1990 году, по окончании реставрации, гордые своим успехом сотрудники Министерства иностранных дел подготовили и выпустили альбом, отсняв для него множество цветных слайдов. Никто и вообразить не мог, как скоро эти слайды пригодятся, и по какому печальному случаю! Поздно вечером 4 августа 1995 года в доме случился пожар.

По странной иронии судьбы очаг возгорания оказался там же, где Франц Шехтель расположил центр своей композиции – в аванзале. Просушившееся за сто лет дерево облицовки полыхало так, что погасить пламя пожарным удалось только через два с половиной часа. Когда стало возможным войти внутрь, у сотрудников Дома приемов комок в горле стоял не от копоти, а от невыносимого зрелища: лопнувшие оконные стекла, оплавленные перила лестницы, осколки витража в луже застывшего свинца … Даже немецкая бомба, во время войны упавшая недалеко от дома, пощадила его – тогда лишь обвалился потолок в Белом зале. Сейчас все обстояло гораздо хуже.

Вестибюль, аванзал и холл с парадной лестницей выгорели практически полностью – обугленные остатки паркета рабочие сгребали совковыми лопатами, – а из соседних залов в не залитые водой помещения сотрудники Дома приемов бережно переносили подмокшие книги, пропахшие гарью ковры, потемневшую бронзу и уцелевший фарфор. Однако в Музее архитектуры по-прежнему хранился почти полный комплект выполненных Шехтелем чертежей, а еще остались слайды и другие материалы по реставрации, и к тому же стали дружно предлагать свою помощь лучшие реставраторы из разных стран, узнавшие о случившемся от аккредитованных в Москве дипломатов.

И хотя от пожара пострадало 70 % внутренней отделки особняка, руководство МИДа сочло для себя делом чести все утраченное восстановить, причем в кратчайшие сроки. Еще не зная о принятом решении, на Спиридоновку приехал реставратор Юрий Калиниченко, который ранее работал над восстановлением особняка более десяти лет. На режимный объект его пропустили беспрепятственно, словно врача на место катастрофы, и уже вскоре он вместе с вызванными на подмогу сотрудниками перебирал вручную груды мокрых черных головешек, вылавливая кусочки, не утратившие своей формы: теперь буквально все, что можно было обмерить и скопировать, приобретало ценность.

Требовалось, чтобы в Доме приемов «все стало так, как было», чтобы никто из бывавших здесь тысяч зарубежных дипломатов, посетив этот дом в будущем, не заметил бы никаких потерь. На ремонт и реставрацию МИД давал ровно год, и ни днем больше. В ГлавУпДК – Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса, в чьем ведении находилась все вопросы, связанные с недвижимостью, – для решения поставленной задачи создали специальный штаб. Пока в выгоревших помещениях восстанавливали перекрытия и заменяли инженерные коммуникации, руководство штаба на основе тендера определило список фирм и организаций, способных из пепла возродить шедевр.

Вместе с реставраторами руководство составило по каждому залу программу и график работ. Тут требовалось продумать и согласовать все очень тщательно, ведь реставрация – одновременно и искусство, и множество технологий, из которых некоторые между собой несовместимы: к примеру, невозможно наносить позолоту на потолок, когда в соседнем зале шлифуют паркет – золото не терпит пыли. Основную часть работ выполняли российские мастера. Врубелевские панно, пострадавшие от температуры и копоти, реставрировали специалисты из Третьяковской галереи под руководством заслуженного деятеля искусств России А.П. Ковалева.

Почти полностью обуглившиеся полотна Богаевского воссоздал художник-реставратор высшей квалификации А.С. Кузнецов со своими помощниками. Рояль «Бехштейн» восстановили мастера из мастерской Московской консерватории. Часть работ досталась зарубежным специалистам. Например, старейшая английская фирма «Goddard & Gibbs» по эскизу, выполненному доцентом Строгановского института Мухитдином Разановым, воссоздала врубелевский витраж, применяя традиционную технологию – когда свинцовый переплет фиксирует плоскости цветного стекла, на которые живописец затем наносит дополнительные детали: лица, тени и блики, цветы и узоры.

Реставраторам польской компании «PKZ» предстояло восстанавливать бронзу, а также дубовую облицовку вестибюля и аванзала, парадную лестницу. Они отбыли к себе в Варшаву, произведя точные замеры выгоревших помещений и получив копии шехтелевских эскизов и прочих материалов, и вскоре вернулись для согласования рабочих чертежей для станков с ЧПУ – переплетенная в массивные альбомы документация весила, согласно таможенным документам, более 60 килограммов. Проект утвердили, но с оговоркой: станки можете использовать любые, однако финишная доводка – только вручную, как делалось в XIX веке. Мебель заказывалась в Италии, Венгрии, Индии.

Отделочные материалы поступали из Германии, Китая, Австрии, Финляндии. Соблюдение всех графиков штаб контролировал постоянно. Если возникали сложности, с которыми справиться реставраторам было не по силам, подключались к решению сами. Допустим, многие материалы в 1995 году достать было трудно, а сусальное золото – практически невозможно; при этом для одного лишь потолка «зала Богаевского» требовалось более трех килограммов. Мастера уже приуныли, задумавшись о штрафных санкциях, но тут из штаба звонят: «Мы договорились в Гохране, езжайте получать». Впрочем, в иных ситуациях, когда сроки оказывались под угрозой, дипломаты лишь кивали сочувственно.

Но к намеченному дню все было готово. Первыми, кто увидел завершенную работу, был не министр и его замы, а рядовые сотрудники Дома приемов – те самые люди, что годом раньше помогали пожарным выносить из горящего особняка мебель, картины и другие предметы убранства. Одна из женщин, за двенадцать месяцев ни разу не нашедшая в себе сил войти на выгоревшую половину здания, в этот день пришла вместе с коллегами. Боясь поверить своим глазам, она ходила по залам молча, и только через несколько минут смогла выговорить сквозь слезы: «Надо же… Как будто ничего и не было…». Для исполнителей работ организовали банкет, подобный приему на высшем уровне.

Виктор Сутормин