Дом Перцовой. Часть II

Продолжение. ЧАСТЬ I здесь

Технический надзор над строительством доходного дома осуществлял инженер Б.Н. Шнауберт, конструктивную часть проекта и внутренние планировки выполнил архитектор Н.К. Жуков, но автором шедевра следует считать, конечно, Сергея Малютина. Он обладал множеством разнообразных дарований. Как художник театра, Сергей Васильевич работал в опере Саввы Мамонтова. Талант портретиста чуть не возвел его в ранг придворного художника, когда после смерти Валентина Серова написать групповой портрет «августейшей фамилии» пригласили Малютина – но данный заказ его не вдохновил. Когда княгиня М. К. Тенишева для возрождения народных ремесел задумала в своем имении Талашкино создать художественные мастерские, руководить ими она пригласила Малютина – и не ошиблась: всего за три года артель поднялась на такой уровень, что на Всемирной выставке в Париже работы талашкинских мастеров имели большой успех, а расписанная по эскизам Малютина матрешка произвела совершеннейший фурор.

В сущности, придумал матрешку тоже Малютин. Однажды он увидал в доме у Мамонтова кем-то подаренный Савве Ивановичу набор японских кукол «кокеси». Выточенные из дерева и вручную раскрашенные фигурки, изображавшие членов японского семейства, художнику понравились. Он подумал, что токари талашкинской артели могли бы сделать ничуть не хуже – и его осенило, что можно сделать даже лучше, если фигурки выточить пустотелыми, чтобы они не просто выстраивались с убыванием по размеру, но и вкладывались одна в другую! Скорее всего, идея пришла из сказки про Кощееву смерть, которая «на кончике иглы, а игла в яйце, а яйцо в утке…» Малютин вообще очень любил сказки. Некоторые люди работают, напевая – а он обычно сам себе сказки рассказывал, сочиняя сюжеты по ходу дела: «Когда поет Жар-птица, жемчужинки у ней из клюва так и сыплются, и кто слышит ее пение, у того все хвори сами собою исчезают. Потому поймать Жар-Птицу пытались многие, да только как же ты ее схватишь?.. Даже сквозь рукавицы – непременно обожжешься…»

Мастера, выписанные из Нижегородской губернии Сергеем Васильевичем, по его рисункам покрыли резными узорами едва ли не все деревянные поверхности дома – наружные двери и вешалки в подъезде, лестничные перила и входные двери квартир. Для изготовления наличников и карнизов, арок и стенных панелей использовалась древесина дуба и карельской березы, а также красное дерево. Мебель для жилища Перцовых изготовили тоже по эскизам Сергея Малютина. Квартира домовладельца была изукрашена резьбой практически вся, за исключением разве что изразцовой русской печки, стоявшей возле буфета и при ближайшем рассмотрении оказывавшейся мини-лифтом для доставки из кухни супниц и прочих сосудов с кушаньями.

Законченный в 1907 году, дом Перцова как одна из самых оригинальных построек города сразу попал в путеводитель по Москве (издание М. и С. Сабашниковых), но его и без этой рекламы незамедлительно заселили ценители прекрасного. Как и хотел Перцов, в студиях обосновались художники: Александр Куприн, Павел Соколов-Скаля, Роберт Фальк и другие. Малютин тоже остался жить в сотворенном им доме, заняв одно из подвальных помещений для хранения своих картин, часть из которых имела очень большие размеры и требовала пространства больше, чем могло найтись в студиях на верхнем этаже. Ах, знал бы кто заранее, чем обернется этот выбор и как горько пожалеть о нем предстоит художнику!..

Весной 1908 года в Москве случилось наводнение. Казалось бы, у нас тут не Голландия и даже не Санкт-Петербург – а вот получите!.. Видимо, вслед за снежной зимой нагрянул жаркий апрель, и 11 числа Москва-река вышла из берегов. Все таяло так стремительно и неудержимо, что очень скоро уровень воды поднялся на девять метров. «Набережные реки Москвы и Водоотводного канала представляли из себя сплошное водное пространство, – так очевидец описывал это бедствие. – Залиты были все прилегающие к набережным улицы и переулки, около каждого моста были большие озера, в которых извозчичьи пролетки уходили по колеса. Плавали лодки и плоты, и лишь изредка попадались смельчаки, идущие по пояс в воде. У мостовых озер образовались извозчичьи биржи, где работали ломовики, перевозя самую разношерстную публику. Из воды еле виднелись фонарные столбы, а во многих местах деревянные перила были сломлены напором воды. С переулками сообщались с помощью лодок, но это было чрезвычайно опасно, так как лодки уносило по течению. А по реке неслись огромные бревна, стога сена, дрова, какие-то большие кадки, части крестьянских построек и целые избы…»

На Болотном острове вода затопила электростанцию, и центральная часть города осталась без света. Якиманка и Пятницкая, Хамовники и Дорогомилово уподобились бы Венеции, если б лодочники заменили собой извозчиков – но им было не до игры в гондольеров, требовалось спасать людей. Малютин с утра ушел проводить занятия в МУЖВЗ, где преподавал живопись, и не сразу осознал происходившее, а когда понял масштаб бедствия, добраться до дома уже не смог. За жену и детей он не очень волновался – что может им угрожать в прочном каменном доме? – но при мысли о воде, заливающей подвал с картинами, холодела душа. Когда река успокоилась и подвал осушили, пришлось убедиться, что непоправимо испорчено «Куликово поле», огромное и еще не законченное Малютиным полотно. Погибли «Царевна», «Леший», «Баба-яга» и другие картины из «сказочного» цикла. Сколько всего работ погубила стихия, осталось неизвестным – художник не любил говорить об этом.

Жена вынесла из мастерской то, что оказалось ей по силам и что успела, – но, бегая в ледяной воде, Елена Константиновна простудилась и слегла, и в конце лета Сергей Васильевич остался вдовцом с четырьмя детьми. К тому времени Малютин уже перевез семью на другую квартиру – слишком тяжело было оставаться в доме, которому отдано было так много и который хотел забрать еще больше. Впрочем, не нужно думать, что 1908 год оказался для Малютина совсем уж черным. На выставке русских художников в Вене его работы имели успех. Критик Лазаревский писал: «Есть художники, о которых мало говорят, мало пишут, между тем они создают в тиши своих мастерских бездну выдающихся по своей художественности произведений. К таким художникам надо отнести С. Малютина. Интересный в иных родах живописи, Малютин делается особенно привлекательным тогда, когда начинает работать в области декоративной».

Жена вынесла из мастерской то, что оказалось ей по силам и что успела, – но, бегая в ледяной воде, Елена Константиновна простудилась и слегла, и в конце лета Сергей Васильевич остался вдовцом с четырьмя детьми. К тому времени Малютин уже перевез семью на другую квартиру – слишком тяжело было оставаться в доме, которому отдано было так много и который хотел забрать еще больше. Впрочем, не нужно думать, что 1908 год оказался для Малютина совсем уж черным. На выставке русских художников в Вене его работы имели успех. Критик Лазаревский писал: «Есть художники, о которых мало говорят, мало пишут, между тем они создают в тиши своих мастерских бездну выдающихся по своей художественности произведений. К таким художникам надо отнести С. Малютина. Интересный в иных родах живописи, Малютин делается особенно привлекательным тогда, когда начинает работать в области декоративной».

Но все же печальные события того года наложили свой отпечаток на творческую манеру Малютина. Его картины сделались более экспрессивными, в них стало больше нерва и меньше любви к людям. Раньше его излюбленные жанровые сценки вроде сельской ярмарки или дружеской пирушки были согреты теплом его души, теперь же в них мерцал какой-то внешний багровый отблеск… Либо жизнь все отчетливее внушала человеку, что она – вовсе не сказка, либо художник улавливал неявные изменения в окружающем мире. В политике и в искусстве, во всех сферах жизни людей стягивало к разным полюсам – и нараставшее напряжение в конце концов прорвалось.

Революцию Малютин принял всей душой, хотя ему было почти шестьдесят лет. Даже если бы он знал заранее, что самый главный его дар – талант оформителя – новой России не потребуется никогда, его отношение к революции не изменилось бы. Истинный художник всегда отрицает «сегодня», его взгляд устремлен в будущее. Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где Сергей Васильевич продолжал преподавать, стало называться II Свободными художественными мастерскими. Появились еще Высшие художественно-технические мастерские, сокращенно – ВХУТЕМАС. Звучит дико, ну да ладно! Назови хоть горшком, только в печь не сажай. Для Малютина главным было, чтоб его ученики умели рисовать. А сам он не только учил, но и учился. Когда в масляной живописи секретов для него уже не осталось, Сергей Васильевич увлекся пастелью. Поистине сказочные возможности в передаче самых тонких нюансов и переходов тонов открывают пастельные карандаши, если достигнешь мастерства в работе с ними – а Малютин его достиг.

И тут сюжет его жизни сделал неожиданный поворот: Сергей Васильевич все-таки стал придворным художником… Однажды зимним утром под окном остановился автомобиль, вошли двое в хрустящих с мороза кожанках и предложили товарищу Малютину проехать с ними, предварительно собрав рисовальные принадлежности. В Колонном зале шелестели шаги, нескончаемый людской поток тянулся мимо гроба, в почетном карауле менялись лица членов правительства, а взгляд Малютина был прикован к неподвижному восково-желтому лицу вождя, к его сложенным рукам. Сколько времени занял этот сеанс, художник не помнил, но силы пережитых эмоций хватило Сергею Васильевичу и на этюд, и на картину. Когда сестра и вдова покойного увидели ее на закрытой выставке-отборе, Крупская не смогла сдержать рыданий. На членов отборочной комиссии полотно тоже произвело впечатление, причем такое сильное, что они рекомендовали картину «Ленин на смертном одре» в экспозиции выставок не включать. Для художника это стало потрясением, но он продолжал трудиться, хотя годы уже давали о себе знать.

Слабело здоровье, но не снижался уровень мастерства, не угасал творческий огонь. Яркие личности, вихрем революции вырванные из обыденности, вдохновляли Малютина. В его исполнении портреты известных деятелей становились образами эпохи, а в изображениях безымянных персонажей проступали характеры и судьбы. Талант сказочника был поставлен на службу революции, и теперь Сергей Васильевич, сам того не замечая, творил мифы нового мира. Жизнь человеческая в эпоху перемен обычно непредсказуема, и далеко не каждому выпадает жребий окончить дни в собственной постели в окружении близких. Сергею Васильевичу досталась почтенная старость в спокойствии и достатке – насколько это вообще было возможно в неспокойные и нежирные 1930-е годы. Союз художников в 1934 году организовал выставку работ Малютина, приурочив ее к семидесятипятилетию со дня рождения и птидесятилетию творческой деятельности. За долгую жизнь мастер создал одних только портретов более трехсот, но для выставки едва смогли собрать около ста картин и рисунков – все остальное оказалось утрачено. Часть произведений канула в неизвестность вместе с владельцами. Какие-то работы погибли при наводнении или по иным причинам.

Пастель, которую так любил Малютин, требует очень бережных условий хранения, смазать или повредить рисунок очень легко, поэтому существенную часть работ выставить оказалось невозможно. Но даже то немногое, чему посчастливилось сохраниться, позволяло ощутить масштаб личности художника. «Мы действительно ленивы и до упрека нелюбопытны, – написал Игорь Грабарь после посещения выставки. – Появилось в 80-х годах минувшего столетия такое бесспорное, исключительное, такое огромное, сверкающее живописное дарование, как Сергей Малютин, а сонная царская Россия его не заметила. Критика, а с нею коллекционеры, а за ними музеи его проморгали». Вообще-то проснувшейся и взбудораженной советской России тоже не особо пригодилось дарование нашего Сказочника, но тут уж ничего не поделать…

Эпилог

Жизнь дома, придуманного Малютиным и покинутого им, шла своим чередом. После наводнения сделали ремонт. Появились новые жильцы, уехал кое-кто их прежних. «Летучая мышь» выпорхнула из отсыревшего помещения на поиски нового пристанища и вскоре обосновалась в Милютинском переулке, а затем перебралась в подвал знаменитого дома Нирензее. Там Никита Балиев удовлетворял свои режиссерские амбиции и оттачивал мастерство конферансье до того рокового дня, когда Николай Тарасов свел счеты с жизнью. Без финансовой поддержки мецената театральный клуб существовать не мог, и Балиеву пришлось повторить то, что сделал Пронин со своей «Бродячей собакой» – начать продажу билетов на артистические междусобойчики. Кабаре быстро превратилось в очень популярный театр миниатюр, до начала 1920-х годов процветавший в Москве, а затем перебравшийся в Париж.

Петр Перцов присоединил опустевший подвал к своей большой квартире. На асфальтовый пол настелили дубовый паркет, и в получившейся танцевальной зале повзрослевшие дети Петра Николаевича для своих друзей устраивали вечеринки, пока не грянула революция. Как ни странно, домовладельца выселили не сразу. Наверное, ему удалось наладить отношения с одним из новых влиятельных жильцов, которым оказался сам Троцкий. Лев Давидович поселился в бывших апартаментах Позднякова, унаследовав его мраморную ванну и зимний сад. Но никакая протекция Троцкого, будь он хоть трижды наркомвоенмор и создатель Красной армии, не помогла бы Перцову в 1922 году, когда он выступил против начатой советской властью национализации церковного имущества. Петр Николаевич, а вместе с ним и другие хранители ценностей храма Христа Спасителя, чтобы спасти святыни, предложили советскому правительству двойное количество драгоценных металлов взамен изъятых предметов культа. Неизвестно, каков был бы ответ, но они, кроме того, попросили прекратить нападки на церковь в прессе – а вот такие вещи по тем временам считались контрреволюцией. Каждый получил по пять лет, и это еще при том, что главный обвинитель требовал расстрела.

Стараясь вытащить супруга из-за решетки, Зинаида Алексеевна обратилась к Троцкому, и тот решил дело, как считал нужным: в 1923 году приказано было Перцова освободить, а его семейству – очистить занимаемую жилплощадь, после чего четырехэтажные апартаменты Лев Давидович занял самолично. О том, кто именно и когда отдал приказание полностью изменить интерьер квартиры, свидетельств не осталось, но наиболее вероятно, что произошло это как раз при Троцком. Ремонт провели просто и кардинально: сняли всю резьбу, стены заштукатурили и покрасили, расписные потолки побелили. Говорят, когда Малютин узнал об этом, он заплакал впервые в жизни…

Умер Сергей Васильевич в декабре 1937 года на руках у своих сыновей, Владимира и Михаила, в клинике на Девичьем поле. Профессор Шервинский, чей портрет Малютин писал когда-то, уже ничем не мог помочь своему семидесятивосьмилетнему пациенту. В том же году скончался и Петр Николаевич Перцов. Любимую жену он давно похоронил, дети покинули Россию сразу же после революции – все, кроме одного из сыновей, который, как и отец, считал, что должен разделить судьбу своей Родины. Остальных членов семьи разбросало по миру. Зинаиде, младшей дочери, суждено было прожить более ста лет и упокоиться на Мартинике, одном из Антильских островов.

Троцкого, как известно, судьба забросила в Мексику. Его и других жильцов дома-сказки вскоре сменили служащие различных советских учреждений, последним из которых стало УПДК (Управление по обслуживанию дипломатического корпуса). Работникам МИДа присуще бережное отношение к недвижимости – но в данном случае они себя проявили не безупречно: если первоначальных интерьеров они не застали и потому не имели возможности сберечь их, то могли бы хоть внешний вид здания не портить камерами видеонаблюдения и кондиционерами. Впрочем, не будем забывать, что у дома-сказки мог получиться финал и похуже этого. Согласно Генеральному плану реконструкции Москвы 1935 года все здания, прилегавшие к храму Христа Спасителя, подлежали сносу для создания площади Дворца Советов. Но нет – видимо, Сочиняющий Сказки сильнее составляющих планы.

Виктор Сутормин