Александровский сад

Каждый час, точно по удару курантов, производится смена почетного караула у Могилы Неизвестного Солдата. Нам уже кажется, что Вечный огонь и почетный караул существовали здесь всегда – но это не так. Караул был установлен в 1997 году, когда пост № 1 был снят с мавзолея и перенесен сюда. Вообще мемориал возник не сразу. Сначала здесь были погребены останки неизвестного солдата – с 41-го километра Ленинградского шоссе, где проходили самые ожесточенные бои за Москву, в декабре 1966 года (то есть ровно двадцать пять лет спустя), перенесли прах красноармейца – одного из очень многих, погибших там. А через полгода, накануне празднования Дня Победы, под раскаты орудийного салюта был зажжен Вечный огонь славы, специальным факелом доставленный из Ленинграда с Марсова поля. Идея Вечного огня у Могилы Неизвестного Солдата, позаимствованная у французов, очень хороша с точки зрения пропаганды – и красиво, и торжественно. Но для России было бы гораздо полезнее позаимствовать у американцев идею военных кладбищ – когда тело любого солдата, в какой бы точке планеты ни довелось ему погибнуть, доставляют домой и с воинскими почестями предают родной земле. Не одного наугад выбранного из сотен тысяч засыпанных в братских могилах, а каждого, кто погиб, выполняя свой воинский долг.

Александровский сад и сам по себе в каком-то смысле памятник павшим защитникам Москвы. Чугунное литье ограды обыгрывает тему военного триумфа: стилизованные под римские фасции стойки, прутья в виде копий, имперские орлы с зажатыми в лапах молниями… Сад был разбит по велению императора Александра I. Он приезжал в Москву из Петербурга, чтобы своими глазами увидеть, как восстанавливается после наполеоновского нашествия старая столица. Тогда на месте сада текла Неглинка, а между ее берегом и Кремлевской стеной еще сохранялись остатки бастионов, возведенных по указу Петра I вокруг стен Кремля и Китай-города. В годы Северной войны эти укрепления не пригодились, а война с Наполеоном показала, что не фортификация, а тактика и стратегия решают исход борьбы, и кто способен взять Москву, тому и Кремль взять никакие бастионы и водные преграды уже не помешают. К тому же сама Неглинка… Течение было слабым, а воды, загрязненные всяческими отходами, пахли и выглядели настолько отталкивающе, что напрашивалось решение заключить ее в подземную трубу до места впадения в Москву-реку. Так и поступили.

Первая половина сада, от чугунных ворот до Троицкого моста, была открыта для публики 30 августа 1821 года. В скором времени добавилась и другая часть – от Троицких ворот до набережной, тоже оканчивавшаяся чугунными воротами, изготовленными на заводе Александра Васильевича Чесменского литейщиком Немчиновым. Проектировал сад один из лучших московских архитекторов того времени – Осип Бове. Он же соорудил под Средней Арсенальной башней грот «Руины». Некоторые из камней, которыми выложены крылья грота, украшены резьбой. Это не причуда зодчего, это обломки московских зданий, разрушенных армией Наполеона. Печаль архитектора о невозвратных потерях города выражена лаконично и неброско. Он ведь не знал, какого масштаба потери Москве еще предстояли…

А в XIX веке тут для увеселения публики играл небольшой оркестр, неподалеку работала кофейня, и публики в саду всегда было много, как и в наши дни. «В понедельник 13 мая 1876 года в третьем часу пополудни, в день по-весеннему свежий и по-летнему теплый, в Александровском саду, на глазах у многочисленных свидетелей, случилось безобразное, ни в какие рамки не укладывающееся происшествие» – потомственный почетный гражданин Петр Александров сын Кокорин средь бела дня пустил себе пулю в лоб. Как вы уже вспомнили, именно так и именно здесь начинается «Азазель» Бориса Акунина – первый из романов фандоринского цикла. Поскольку этот литературный проект очень тесно связан со старой Москвой, маршруты наших прогулок наверняка еще не раз пересекутся с путями персонажей.

Кстати, нельзя не вспомнить еще одну сцену с оркестром: «Маргарита провожала глазами шествие, прислушиваясь к тому, как затихает вдали унылый турецкий барабан, выделывающий одно и то же «Бумс, бумс, бумс», и думала: «Какие странные похороны… И какая тоска от этого «бумса»! Ах, право, дьяволу бы заложила душу, чтобы только узнать, жив он или нет! Интересно знать, кого это хоронят с такими удивительными лицами?» «Берлиоза Михаила Александровича, – послышался рядом несколько носовой мужской голос, –председателя МАССОЛИТа». Удивленная Маргарита Николаевна повернулась и увидела на своей скамейке гражданина, который, очевидно, бесшумно подсел в то время, когда Маргарита загляделась на процессию и, надо полагать, в рассеянности вслух задала свой последний вопрос». Это произошло здесь же, «под кремлевской стеной на одной из скамеек», а литераторы шли за гробом вдоль решетки Александровского сада в сторону Тверской. К счастью, нам с ними не по пути, так что мы продолжим наше странствие.

Стоящий справа от грота гранитный обелиск имеет историю очень насыщенную, а главное, очень характерную для нашей страны. Как написал поэт Феликс Чуев: «Памятники – те, что мы возводим // Гениям, героям, дуракам, // Жуликам, подвижникам, юродивым – // Это, в общем, памятники нам». Во-первых, юбилей отмечали в 1913 году, а памятник воздвигли годом позже (видимо, в Московской городской думе поздно спохватились). Во-вторых, в 1918 году большевики, разрушая «памятники царям и их слугам», с этой гранитной стелой обошлись по-хозяйски и даже более того – по-коммунистически: они с помощью архитектора Н.А. Всеволожского убрали сидевшего на верхушке двуглавого орла, имена царей приказали стесать, а взамен ликвидированных самодержцев распорядились высечь в граните фамилии революционных деятелей: Маркс, Энгельс, Либкнехт, Лассаль, Бебель, Кампанелла, Мелье, Уинстлей, Мор, Сен-Симон, Вальян, Фурье, Жорес, Прудон, Бакунин, Чернышевский, Лавров, Михайловский, Плеханов.

В-третьих, не обошлось без накладки: в список «удостоенных» затесался никому не известный Уинстлей – вероятно, стенографистка не расслышала фамилию Уинстенли, – так и было увековечено. В-четвертых, это только думали, что увековечили, а на самом деле и ста лет не прошло, как до памятника добрались руки уже новой власти, которая в свойственной ей манере преподнесла обществу сюрприз. Обелиск без лишних слов за день разобрали и вывезли в неизвестном направлении, а когда в Интернете поднялся шум на тему «где кончается Федеральная служба охраны и начинается охрана памятников?» – последовало разъяснение: объект, мол, отправлен на реставрацию ввиду его состояния, ставшего угрожающим.

Однако оставалось неясным, какого рода опасность угрожала памятнику, а также какая именно реставрация ему предстояла? Будут ли Маркс с Энгельсом и примкнувшие к ним Плеханов с Лавровым просто отчищены? Или наверху мыслят глубже и предстоит восстановление романовской версии с именами всех самодержцев от Михаила до Николая II? И где в этом случае встанет обелиск – там, где привыкли его видеть мы, или там, где он стоял с 1914 по 1966 год, то есть невдалеке от ворот Александровского сада? Ну и наконец, в-пятых. Возможно, единственной опасностью, угрожавшей памятнику, было не успеть к 400-й годовщине воцарения дома Романовых. Реставрация была стремительной, и результат ее превзошел ожидания. Поскольку сохранился и первоначальный проект обелиска, и дореволюционные фотографии, сразу же после открытия появились комментарии относительно очередных накладок в правописании. Первый же из Романовых увековечен с ошибкой – Федоръ вместо Феодоръ, как того требовала дореформенная орфография. Ну что тут можно сказать?.. Похоже, медицина здесь бессильна.

Почти на этом же месте, напротив грота, красовался Максимилиан Робеспьер. Памятник ему установили 3 ноября 1918 года в рамках все того же ленинского плана монументальной пропаганды. Творение скульптора Беатрисы Сандомирской простояло три дня. В ночь на 7 ноября якобинец рассыпался – вероятнее всего, не выдержал ночных заморозков бетон, в котором вода превратилась в лед. Хотя газета «Знамя трудовой коммуны» не упустила возможности поискать следы пятой колонны: «Открытый неделю тому назад в Александровском саду памятник Робеспьеру в ночь с 6-го на 7-е ноября был уничтожен чьей-то преступной рукой».

Установка памятника особе духовного звания на территории светского государства могла бы вызвать удивление – но только не в данном случае, поскольку место в истории Патриарху Ермогену обеспечила его политическая деятельность, а не пастырское служение. Впрочем, одно с другим у Ермогена было связано неразрывно, и такая твердость убеждений, проявленная в Смутное время, лишь добавляет уважения к этой личности. Он благословил оба ополчения, и собрать такие серьезные силы вряд ли удалось бы без рассылавшихся Ермогеном по городам и весям грамот с призывом изгнать поляков из Москвы, – а ведь даже многие бояре готовы были перейти в подданство польскому королевичу Владиславу, что уж там говорить о простом народе, которому при любой власти терять особо нечего: кто ни поп, тот и батька.

Когда москвичи восстали, поляки подожгли город, а сами укрылись в Кремле, надеясь отсидеться. Ермогена они насильно свели с патриаршего престола и заточили в Чудовом монастыре. Несколько раз приходили к нему посланцы и под страхом смерти требовали, чтобы он приказал ополчению отойти от города. «Что вы мне угрожаете? – отвечал на это Патриарх. – Боюсь одного Бога. Если все вы, литовские люди, пойдете из Московского государства, я благословлю русское ополчение идти от Москвы, если же останетесь здесь, я благословлю всех стоять против вас и помереть за православную веру». Но уходить полякам было некуда – точнее сказать, они понимали, что вернуться домой уже не дадут. Осажденные в Кремле, они за зиму съели все припасы, перешли на собак и ворон. Ермоген передал из заточения свое последнее послание – даже умирая от голода, он благословлял тех, кто взялся за оружие, чтобы изгнать незваных правителей с нашей земли.

Чуть дальше – кони, ускакавшие от своей тачанки. Не то Михаил Задорнов, не то какой-то другой острослов окрестил созданную Зурабом Церетели скульптурную композицию «конским биде». Основная же масса населения, незнакомая с понятием «китч», к этому фонтану относится с симпатией, тем более что открытие сезона фонтанов в Москве начинается именно отсюда. И даже вроде бы существует поверье, что загаданное желание исполняется у того, кто погладит всех четырех коней, для чего достаточно всего лишь сделать круг по колено в воде. Сбываются ли мечты купальщиков, с уверенностью сказать не могу, однако в ночь последнего звонка захмелевшие выпускницы любят поплескаться под этими струями – и весело, и неглубоко. Да и вообще, что я прицепился к этим коням? Если не сравнивать с клодтовской квадригой на фронтоне Большого театра, то они очень даже ничего себе.

Виктор Сутормин