В омуте жизни: Хитровка. Часть III

Продолжение. ЧАСТЬ I здесь. ЧАСТЬ II здесь

В такой взрывоопасной обстановке, среди пьяниц и воров хуже всего приходилось детям. Как бы не затягивала хитровская жизнь, у взрослого человека, который остановился в ночлежке, был шанс выбраться. Тот, кто родился и вырос на рынке, рассчитывать на нормальную жизнь не мог. Разрешившаяся от бремени мать, не имея средств к существованию, могла выкинуть младенца на помойку или сдать в аренду нищему. Прохожий охотнее бросал гривенник «стрелку», если тот взывал о помощи с орущим от голода, завернутым в грязное тряпье малышом. Ребенок мог умереть от истощения, холода или любой другой водившейся на Хитровом рынке заразы.

Для выживших мальчиков выбор профессии был не широк: идти в нищие или воры. Юные жители Хитровки не считали подобный жребий несчастным. Наоборот, они с малолетства привыкали во всем подражать старшим: выпивать, курить, осваивать нужную в быту лексику. Примерно с трех лет хитрованец самостоятельно просил милостыню. Если маленький попрошайка возвращался домой ни с чем, его били родители. Приходилось добывать деньги всеми доступными способами, и мальчик начинал воровать, в одиночку и компаниями. Новички сбивались в шайки, набрасывались на какую-нибудь уличную торговку, грабили и в рассыпную разбегались в подворотни.

Небольшого роста, юркий воришка в отличие от взрослого ловчее проникал в форточки, удирал от городового или прятался в тайниках от полицейской облавы. Юные криминальные таланты зарабатывали и на стороне. Поступив, например, в услужение к другому более опытному вору, тому, кто сам мараться не желал, но знал верный способ изъятия денежных средств у населения. Однажды один хитровский мальчик сошелся с неким «барином» по фамилии Фирсов. «Барин» взял его к себе, поил, кормил, одевал и в оплату за благодеяния решил использовать своего подопечного. Фирсов упаковал хитрованца в сундук и отправил в качестве багажа поездом до Клина.

Вместе с сундуком «барин» выслал еще и свой чемодан с «ценными вещами». Сундук этот был не прост – он имел двойное дно, где в тайнике и поместился мальчик. Во время поездки малец вылез из своего убежища, «слимонил» чемодан и вновь затаился в «схроне». В Клину при получении багажа и обнаружении «пропажи» Фирсов предъявил жалобу администрации станции. Жулик оценил исчезнувший чемодан в 240 рублей и, видимо, ожидал компенсации нанесенного ущерба. Тем временем мальчик благополучно выбрался из сундука. Вместе с Фирсовым он остался в Клину в ожидании успешного исхода почти идеальной аферы. Сундук же был отправлен на поезде дальше.

Дельце «барина», быть может, и выгорело, но при взвешивании сундука сотрудники станции отметили, что при погрузке в Москве тот весил 4 пуда и 12 фунтов, а в Клину на два пуда меньше. Дальнейшее расследование изобличило преступные замыслы Фирсова и его хитровского подельника. Окончание этой криминальной истории газета умалчивает, но скорее всего неудачливый аферист Фирсов пошел под суд, а мальчишку отправили в приют. Подобные практики до добра не доводили, и молодые воры со временем матерели, становились настоящими профессионалами своего дела и неминуемо попадали в руки полиции, а потом – в арестантские роты или на каторгу.

Доля девочек была гораздо страшнее. Девочке сызмальства внушалась мысль, что можно зарабатывать, не утомляя себя тяжелым трудом. Всякий честный заработок считался зазорным. И девочка по примеру старших товарок становилась проституткой, или, как их называли, девкой. Собственные родители могли продать ребенка для удовлетворения похоти сластолюбца. Виллиам вспоминает, что для подобных целей была продана девочка семи лет. Детей заманивали в притоны. Будущий хозяин давал в долг рубль и заставлял отрабатывать. Жестокие и циничные ночлежники открывали бордели, закабаляя местных беспризорниц. Все усилия их шли на то, чтобы сделать из своих «работниц» вещь.

Вот какую сцену изображает журналист, побывавший в одном из публичных домов: «Заработала, пропила паскудина, к нам не водишь», – продолжается ругань и по хрупкому, еще не сформировавшемуся телу истощенного развратом и пьянством ребенка, начинает гулять свернутый вдвое толстый канат. Раздаются хлесткие удары, ругань и неистовый плач избиваемой. Стаскивается за ноги с нар ребенок, волочится в каморку хозяев, и тут уже «сама» доканчивает начатую мужем пытку. Хозяйка бьет виноватую палкой, часто до потери сознания. Затем окончательно потерявшего силы человека бросают на нары, и никто не облегчит ни физических, ни духовных мук…»

Женщины на Хитровской площади жили бесправно. Их совершенно спокойно мог обидеть каждый. Чтобы обезопасить свою и без того нелегкую жизнь, девки заводили себе «котов»: и сутенеров, и любовников в одном лице. Услуги «котов» не были бесплатными даже при взаимных чувствах. Фактически «кот» жил за счет проститутки, которую он бил по любому поводу, но при этом не дозволял делать этого другим мужчинам. Надо сказать, что помимо проституток на Хитровке квартировали так называемые «машки». Виллиам вспоминает о встрече с одним из таких, как он выразился, «существ», бывшим на удивление некогда монастырским послушником:

«Это был человек высокого роста, худой, широкоплечий и страшный. Одет он был в длинный монашеский подрясник, украшенный пестрыми тряпочками, с набитым чем-то «бюстом» и опоясанный замызганной лентой. Волосы его были заплетены в косичку и тоже связаны красной ленточкой. На ходу он свободно вихлял бедрами, как это делают многорожавшие женщины. Но самое ужасное в нем – это было лицо. Как живое стоит передо мною бритое, иссиня-черное лицо с громадными впалыми глазами, всюду обросшее колючей, небритой щетиной». Появление гомосексуалистов на Хитровке связано с бытованием в трущобах бывших заключенных.

Они с приобретенными в застенках привычками расставаться не хотели. «Машки» искали близости с мужчинами не только из-за денег. Наоборот, с возрастом «красавица» теряла былую привлекательность, и тем усерднее искала себе кавалера, чтобы только не оставаться в одиночестве. Виллиам писал: «Встречаю «ее» в обществе каких-то юных оборвышей. «Машка» в чем-то горячо убеждает их. Я вслушиваюсь... и едва не падаю с ног... «Машка» предлагает одному из «огольцев» совершить над собою акт мужеложства и дает полтинник... Мальчишка же торгуется и просит рубль. Я отошел прочь, но издали видел, что они поладили и торопливо отправились вдвоем в один из домов».

Типы и характеры Хитрова рынка для людей творческого склада были неиссякаемым источником вдохновения. Газетчик всегда находил здесь оригинальный материал для криминальной статьи. Трагические истории падших мужчин и женщин привлекали писателей. Да и просто любопытно – каково живется, выражаясь словами Г.И. Успенского, за «рубиконом жизни». Сам Успенский заглядывал на Хитровку, но в сопровождении своего приятеля Гиляровского, который пользовался авторитетом даже среди ночлежников. Программа была обширной: посещение местных трактиров – знаменитых «Каторги», «Пересыльного», «Сибири» и самих ночлежных квартир.

В «Каторге» писатели столкнулись с типичной картиной хитровского быта: «Навстречу нам с визгом пронеслась по направлению к двери женщина с окровавленным лицом и вслед за ней – здоровенный оборванец с криком: «Измордую проклятую!» Женщина успела выскочить на улицу, оборванец был остановлен и лежал уже на полу: его «успокоили». Это было делом секунды. В облаке пара на нас никто не обратил внимания». Этого хватило впечатлительному Успенскому, чтобы запроситься обратно с проклятой площади. Двоюродный брат Успенского – Николай Васильевич – также интересовался Хитровым рынком. К сожалению, о нем писатель оставил лишь ряд набросков.

Эти наброски («Отправка на Хитров рынок», «Хитровцы в селениях» и другие) он планировал превратить в цикл очерков «с натуры». Видимо, этому помешали трагические обстоятельства жизни Успенского. В 1870-х годах он выпустил трехтомник «Картины русской жизни». Николай Васильевич даже требовал от Н.А. Некрасова, в «Современнике» которого печатался, платить ему такой же гонорар, как у Л.Н. Толстого. Однако уже в 1880-е на фоне личной трагедии писатель стал спиваться и превратился в одного из героев своих очерков. Успенский бродил с гармоникой по московским кабакам, давал представления и от отчаяния зарезался в одном из переулков у Смоленского рынка.

Рассказ другого известного писателя В.В. Вересаева «Случай на Хитровом рынке» начинается с того, что в чулане одной из ночлежек находят труп старика. Подозреваемая – молодая женщина Татьяна. «Худая, некрасивая, в отрепанной юбке», раньше она служила горничной в одном купеческом доме. Хозяйский сын соблазнил Татьяну. Женщина забеременела от него. Ее быстро рассчитали, выдали немного денег, шубу и вышвырнули из дома. Поначалу Татьяна устроилась швеей, но вскоре связалась с хитровским «котом» и угодила в ночлежки. Как типичный «кот», Игнат пренебрегал преданной ему женщиной. Она же души в нем не чаяла. Так они и жили, пока Игната не арестовали.

Чтобы не умереть с голоду, Татьяна пошла на содержание к другому ночлежнику, старику, бывшему начальнику железнодорожной станции. Полиция через некоторое время Игната выпустила, так как забрала его из-за пустяка, за «бесписменность». «Кот» выправил себе паспорт и вернулся на Хитровку, где встретил Татьяну. Но вместо объятий Игнат начал попрекать женщину связью со стариком. В финале, чтобы доказать свои чувства любимому доведенная до крайности унижениями Татьяна убивает старика. Этот рассказ Вересаева был написан после уничтожения Хитровки в 1940 году, но как видно, воспроизвел типичную для жителей трущоб коллизию.

Боборыкин в рассказе «Безвестная» о тяжелой судьбе акушерки приводит свою героиню в Москву, а затем на Хитровку. Брошенная дочерью, лишившись практики, а через то и средств к существованию, акушерка забредает в ночлежку. Однако именно здесь «безвестная» обретает жажду жизни и веру в человека. Она принимает роды у гулящей девки, которая отказывается от ребенка, и забирает малыша на воспитание. Упомянутый выше поэт из крестьян Семен Попов воспел рынок в поэме «Хитровка». Произведение не отличается лиричностью и мастерством, а представляет из себя зарифмованное описание ночлежного быта. Бесхитростностью и вместе с тем искренностью напоминает частушку:

…Есть в Москве такое место,
Редкий мог его не знать.
Всем оно почти известно –
Место то Хитровкой звать…

Жители рынка перекочевывали на страницы многочисленных лубочных книжек. Это дешевая, рассчитанная на невзыскательную публику, литература была очень популярна в России империи. Чего стоят, вероятно, по мнению авторов, интригующие и остроумные названия: «Как черт попал на Хитровку», «Ванька-Каин на Хитровом рынке, или кровь преступника на холодных камнях тюремного двора» или «Смелый полет купца Семибрюхова на бабьей юбке со дна Хитровки»! Слог незатейлив, текст дается с многочисленными опечатками, сюжет прост. Герои этих лубочных книжек – знакомые жителям Хитровской площади персонажи, ставшие узнаваемыми образами в хитрованской среде.

Например, легендарный вор Ванька-Каин закладывает полиции хитровских подделывателей паспортов. Недовольные ночлежники быстро вычисляют двойного агента и без суда и следствия казнят. Или пьяница, бывший купец Семибрюхов, наслышанный о летных подвигах авиатора Уточкина, собирается сам стать пилотом. Заявив в начале о своем намерении лететь, Семибрюхов только и делает, что пьет. Действие никуда не движется. Но взволнованная хитрованская публика не отстает от купца и требует представления. В конце концов пилот-дилетант планирует вниз с крыши ночлежного дома под улюлюканье «золоторотцев» на юбке, взятой у знакомой бабы.

Самим хитрованцам искусство не было чуждо, в том числе и литература. На Хитровском рынке ночевали книжные торговцы, которых называли «фарисеями». Они приставали к прохожим на улицах Москвы, либо зазывно предлагая к чтению «Войну и мир» Толстого, либо тоном заговорщика сообщали, что в продаже имеются запрещенные полицией книги. Если прохожий манкировал рекламой «фарисея», тот уже шепотом обольщал покупателя: «Есть карточки для любителей натуры. Настоящий парижский жанр». Под этим, конечно, подразумевалось наличие у продавца порнографических фотокарточек, спрятанных под переплетом томика стихов А.С. Пушкина.

Одним из признанных авторов у читателей Хитровки был Максим Горький, которого ночлежники принимали за своего – за босяка. Писатель получал от «золоторотцев» письма, где к нему обращались с просьбой напомнить власть имущим о существовании бедных братьев. Хитрованцы называли Горького не иначе, как «другом дорогим». Кстати, в литературно-художественом кружке «Среда» Н.Д. Телешова был обычай давать каждому из участников прозвище в честь московских улиц. И.А. Бунин прозывался «Живодеркой», А.И. Куприн – «Конной площадью», а Горький – «Хитровкой». Своей популярностью у городских низов Горький был обязан пьесе «На дне».

Помимо колонок с происшествиями в газетах хитрованцы почитывали в часы досуга и актуальную драматургию. Но не все ночлежники наперебой восхищались талантами своих современников. Известен случай, когда актеры Московского Художественного театра, художник-декоратор В.А. Симов во главе с К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко отправились на Хитров рынок. Шло как раз время подготовки спектакля «На дне», и артисты желали понаблюдать за прототипами героев. Творческая группа обратилась к бессменному вожатому Гиляровскому, который помимо того, что хорошо ориентировался на Хитровке, был физически крепким.

О приходе богатых и знаменитых гостей тут же прознали местные бандиты. Пока артисты-мхатовцы изучали колоритную жизнь дна, «деловые ребята» с Хитрова рынка потихоньку их окружили, выжидая удобный момент для нападения. Случилось бы несчастье, если б вовремя свой человек на Хитровке не предупредил Владимира Алексеевича Гиляровского о готовящемся разбое. Была уже занесена бутылка над головой художника Симова, как за товарищей вступился проводник Гиляровский и понес на хитрованских головорезов: «Ну, и заткнись! К вам, сволочи, своих друзей, гостей привел, а вы что, сволота несчастная? А еще люди! Храпаидолы! Ну?!»

Бойким словом и неистовым темпераментом король репортеров, который до своей журналистской карьеры успел и лямку потянуть на Волге и побродить по российским дорогам, остановил злоумышленников. Спустя десятилетия художник Симов в благодарность прислал спасителю мхатовцев рисунок хитрованской ночлежки, сделанный им как раз в тот памятный поход. Под рисунком стояла трогательная дарственная надпись художника: «Дорогому другу дяде Гиляю, защитнику и спасителю души моей, едва не погибшей ради углубленного изучения нравов и невредимо извлеченной из недр хитровской ночлежки ради «Дна» в МХАТ в лето 1902 года. Виктор Симов».

Жители Хитровки чувствовали обращенное на них внимание, и им не могло это не нравиться. Л.Н. Толстой однажды посетил Ляпинку, ужаснулся и написал трактат «Так что же нам делать?», где размышлял о причинах нищеты русского народа. Польщенные хитрованцы даже предлагали «безотлагательно» поставить писателю памятник. Проект составил некий И.С. Голубцов. В обращении городскому голове он писал: «Иным подумается, что это неприлично! Такого великого миротворца, философа, учителя русского народа, – водворять в отвратительном месте подонного люда. Но Толстой сказал: «В людях подонок не бывает!» И мы не подонки. Мы – отщепенцы, оттолкнутые сильными мира».

Остроумный прожектер Голубцов рекомендовал переименовать площадь, назвав ее Толстовской. Сам памятник должен представить писателя в образе босяка, попирающего металлический монумент в виде земного шара, изнутри отапливаемого: «В живых Лев Николаевич грел сердца людей. А после его смерти его памятник будет греть холодных и голодных». Этому начинанию не суждено было сбыться, как не сбывались надежды хитрованцев о лучшей жизни. Обстоятельства, бесхарактерность и злой рок мешали им претворить мечты в жизнь. Униженные и оскорбленные, они не заслуживали критики благообразного обывателя. Каждый мог оказаться на их месте.

Как гласит пословица, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Ведь в сущности они были обычными людьми. Ночлежники живо интересовались новостями Москвы. В 1912 году во время приезда в Белокаменную делегации английских гостей гонцы от Хитровки, своеобразные репортеры трущоб, бегали к «Националю» поглядеть на иностранцев. По возвращении ходоков ночлежники устроили обсуждение в пивной: «Участнику иностранного приема то и дело подносят стаканчик, а его фантазия становится все живей. Рассказывают и импровизируют. Говорят речи за английских гостей. Грязная пивнушка превращается в какой-то действительно английский клуб. Даже «крепких» слов не слышно».

Люди, у которых не было будущего, жили прошлым и не любили настоящее. Не получая сердечного тепла, грелись водкой и не стремились к «праведной земле». Все равно искателя в финале путешествия ждало бы разочарование. Герой притчи горьковского Луки страстно жаждал обретения этой мифической территории справедливости. Узнав, что ее нет на карте, повесился. На карте была (и до сих пор остается) Хитровская площадь, где московская голытьба обретала свой дом. Странники на земле верили, что все равно это их временное пристанище. Стихотворение Н.Р. Эрдмана «Хитров рынок», написанное ладно и благозвучно, прекрасно отражает настроение Хитровки:

Учись бродяжничать размашисто и праздно,
Из сердца выветри домашнее тепло,
Ах, разве может быть кому-нибудь обязана
Твоя на каторгу сколоченная плоть…

Тебе ль в бревенчатый заковываться панцирь,
Носить железных крыш тяжелые щиты?
Нет, если есть еще в России хитрованцы,
Нам нечего с тобой бояться нищеты…